Утопия рисунок: Обои город, рисунок, утопия картинки на рабочий стол, раздел арт

Кто приладил утопию к реальности – Weekend – Коммерсантъ

Карл Маркс в «Святом семействе» называл Этьена Кабе «самым популярным, хотя и самым поверхностным представителем коммунизма». Примерно 20 лет, с 1840-го, когда был напечатан его роман «Путешествие в Икарию», до конца 1850-х (он умер в 1856-м), он был, вероятно, главным утопистом Европы. В Америке было основано несколько колоний икарийцев, через опыт жизни в которых прошло несколько тысяч человек (в основном французских эмигрантов), а одна из них — Adams Lake Icaria в Айове — продолжает существовать и поныне, хотя уже в мемориальном качестве. В России, по свидетельству Павла Анненкова, утопия служила «предметом изучения, горячих толков, вопросов и чаяний всякого рода», и, хотя Достоевский в 1873 году в «Дневнике писателя» утверждал, что «Кабе теперь совершенно забыт», «Икарии» была суждена долгая жизнь. Селим Омарович Хан-Магомедов показал, как эта утопия повлияла на архитекторов советского авангарда, а архитектор Георгий Градов (тот самый, который написал в 1954 году в ЦК письмо с разоблачением «порочной эстетско-архаической направленности советской архитектуры и предложениями по устранению ошибок и недостатков в теории и практике архитектуры», в результате которого получилось знаменитое постановление об излишествах в архитектуре, заменившее сталинский ампир хрущобами) даже создал реконструкцию Икары, столицы Икарии, которую в России принято публиковать как план Кабе.

«Икар,— пишет Кабе в романе,— установил образцовый план дома после того, как совещался с жилищным комитетом и со всем народом», и я бы сказал, аналогичный случай произошел у нас в Черемушках.

Генплан Икары. Рисунок Георгия Градова

Фото: Э. Кабе

Генплан Икары. Рисунок Георгия Градова

Фото: Э. Кабе

Этот текст — часть проекта «Оправдание утопии», в котором Григорий Ревзин рассказывает о том, какие утопические поселения придумывали люди на протяжении истории и что из этого получалось.

Как утопист Кабе был не оригинален, это набор общих мест. «Общественное земельное достояние и общественный капитал принадлежат нераздельно народу, который обрабатывает и эксплуатирует их сообща, который управляет ими сам или через посредство своих уполномоченных и затем распределяет поровну все продукты… Все орудия труда и сырье, материалы для обработки доставляются общественным капиталом, и точно так же все продукты земли и промышленности складываются в общественных магазинах. Все мы получаем: пищу, одежду, жилище и обстановку за счет общественного капитала, и все это в равной мере, соответственно полу, возрасту и некоторым другим обстоятельствам, предвиденным в законе. В пять часов все встают; к шести часам все наши народные средства перевозки и все улицы переполнены мужчинами, которые направляются в свои мастерские; в девять часов вы видите с одной стороны женщин, с другой — детей; от девяти до часа пополудни все население находится в мастерских или школах; в половине второго вся масса рабочих оставляет мастерские, чтобы соединиться со своими семьями и соседями в народных ресторанах; от двух до трех все обедают; от трех до девяти все население наполняет сады, террасы, улицы, народные собрания, курсы, театры и все другие общественные места; в десять часов все ложатся, и в течение ночи, от десяти до пяти, улицы совершенно пустынны».

Однако оригинален контекст, в который попадают эти общие места социальной утопии,— роман. Причем представление Кабе о романах отличается от того, которое мы усвоили из русской литературы, для него — это чтиво для массового читателя. Он не имел опыта литературного творчества, но полагал себя способным понять, как делаются такие вещи, по опыту чтения бульварной литературы: ее приемы он усвоил и решил использовать для пропаганды коммунистических идей. Вообще-то это программа социалистического реализма. Но Кабе размещался в зародыше этого жанра, когда романы еще не доросли до эпопей труда и подвига, он полагал, что романы — это когда про любовь, и про любовь побольше.

В «Путешествии в Икарию» разворачиваются до изумления ходульные отношения двух влюбленных пар: они каждые десять страниц безумно влюбляются, меняются партнерами, отрекаются от любви во имя любви же, во имя дружбы, во имя любви к родственникам, к родине, к законодательству, бегут прочь, теряют сознание, смертельно заболевают, выдают тайны любви в бреду, совершают неудачные попытки покончить с собой — все это благородно и платонически, и все разрешается законным браком. При этом, хотя в Икарии и социальное равенство, главный герой — младой британский лорд, а предметы его обожания, сестры,— в настоящем швеи, а по происхождению маркизы; и чувствуют, и ведут себя они как раз промежуточно между маркизой и швеей.

В текст романа еще вписана пьеса, которую Кабе написал в духе Шекспира и в смысле, что может не хуже старика нашего Уильяма, а также конспект по истории социальной философии от античности до его дней. Все это — для пропаганды принципов отмены частной собственности и сословий, чередования физического с умственным и сельского с городским труда, коллективной трапезы и прачечной, мастерских и т. д. Чернышевский при написании романа «Что делать?» прямо взял Кабе за образец, и пропаганду и любовные линии перечертил,— но у него такой вампуки не вышло.

Это первый случай, когда утопия попала в новоевропейский роман. Потом именно роман и даже именно любовь в романе взорвет утопию — как у Замятина в «Мы» или у Оруэлла в «1984», а первый раз, видимо, у Достоевского (который позаимствовал из романа Кабе фигуру Великого инквизитора). Любовь превращает утопию в антиутопию. Кабе имел несколько общие представления о любви, так что до взрыва не дошло. Но в утопии появились неожиданные обертоны.

Огюст Туссен Леклер. «Этьен Кабе», 1833

Фото: DIOMEDIA

Огюст Туссен Леклер. «Этьен Кабе», 1833

Фото: DIOMEDIA

В период ухаживаний герои ходят по общественным ресторанам, что сопровождается описаниями немыслимо прекрасных основных блюд и десертов, которые виртуозно сочиняют национальные шеф-повара на основе рекомендаций государственного комитета питания. Множество страниц автор посвящает нарядам прекрасных швей, новым при каждой встрече, и хотя это мужское описание, больше про прельстительность, чем про детали, но все же в утопии смотрится свежо.

«В особенности одежда женщин вызовет твое удивление: твой жадный глаз будет не только очарован, когда увидит в ней все, что ты знаешь наиболее тонкого, великолепного, восхитительного в материях, цветах и формах, но он в известных случаях будет также удивлен роскошью перьев и поражен блеском драгоценностей и камней». Кабе иногда спохватывается, что как-то это странно в мире, где все встают в пять утра и к шести набиваются в народные средства перевозки, чтобы отправиться в общественные мастерские, но придумывает объяснения, несуразные до изумления.

«Все имеют одинаковую одежду, а это исключает зависть и кокетство. Но не думай, пожалуйста, что одинаковость исключает разнообразие. Напротив, именно в одежде разнообразие может самым счастливым образом совмещать свои достоинства с выгодами одинаковости».

Города Икарии производят странное впечатление. С одной стороны, это угрюм-бурчеевщина, которая, видимо, соответствовала идеалам Георгия Градова в области глобального расселения населения.

цитата

Если бы ты попал в республиканскую парфюмерию, тебе показалось бы, что ты находишься во дворце феи.

«Территория делится на сто провинций, почти равных по пространству и населению. Провинция делится на десять почти одинаковых по величине общин, главный город провинции находится почти в ее центре, а каждый город общины в центре последней. Община кроме города содержит восемь деревень и много ферм, правильно расположенных на ее территории. А вот план улицы! Вы видите с каждой стороны шестнадцать домов с одним общественным зданием посредине и двумя другими на обоих концах. Все дома на каждой улице одинаковы, но улицы различны, и каждая воспроизводит красивые дома других стран» (в тексте нет объяснений этому чуду).

С другой стороны, когда начинается описание Икары, появляется какой-то не утопический город. Во-первых, он большой, чего в утопиях не бывает. Это не коммуна, не рабочий поселок, не город-сад, это столица с парадными кварталами, дворцами, универмагами, ресторанами, с островом, образованным двумя рукавами реки в центре, на котором центральный дворец Икарии, город с прекрасными набережными, парками, фонтанами, приватными садами у каждого дома — некий гибрид Парижа и Лондона. Кабе как-то нечего особенно сказать — все как везде, только чрезвычайно великолепно и роскошно. Столица как столица.

В этом и есть новизна его утопии. Принципы остались теми же самыми, но утопическая жизнь совершенно поменялась — она стала как везде. Причем это у него получается само собой, вероятно, поэтому его новации в истории утопии остаются неосознанными. Однако они есть. Их три.

Во-первых, это фабрики. Кабе проникся идеей индустриальной революции: икарийцы не трудятся в домашних мастерских и сельским хозяйством в основном не занимаются, они все работают на фабриках, и все их зеркала, алебастры, драгоценности и платья — продукты фабричного производства. До него это было только у Оуэна — и в неутопической части его программы. Кабе, член Союза карбонариев, бежавший в Лондон после осуждения во Франции, познакомился с Оуэном и перенес его общественные фабрики в утопию.

Однако он вовсе не оставил фабрику в собственности рабочих. Его следующей новацией является государство. У него не просто нет частной собственности, у него нет и общинной, все принадлежит государству. Оно — единственный работодатель, единственный владелец всех благ, единственный кормилец, и кроме него никого нет. Кабе не перестает умиляться тому, как это замечательно работает. Например, вопрос о свободе слова решается очень просто: каждый может думать то, что хочет, но поскольку государство — единственный владелец издательств, типографий, книжных магазинов и т. д., то оно не распространяет мыслей, не представляющих общественной пользы, и они сами собой перестают думаться.

Его третья новация — культ личности. Страна создана гением основателя государства Икара. Персонаж имеет ясную генеалогию: «Не походила ли бы теперь,— пишет он,— Франция на Икарию, если бы Наполеон или государь, вышедший из баррикад, имели волю и сердце Икара?» Этот Икар у них основал все, от конституции до уличного освещения, и они его благодарят каждую секунду. За достойную старость, счастливое детство, милосердие и два соленых огурца особенно. А как он был мудр! Справедлив, благороден, красив, как страдал, как жертвовал собой!

В истории утопий это находка. До того само утопическое общество строилось как монастырь, а целью отречения от собственности и личности было служение богу. Теперь оно строится как государство, а целью жизни является любовь к основателю этого государства.

цитата

Зеркала, кристаллы, стекла, люстры, бронза, алебастр и гипс, искусственные цветы и духи — одним словом, все, что республика добывает или производит, все она делит между гражданами

Чтение этого романа комически напоминает травелоги Бернарда Шоу, Лиона Фейхтвангера, Андре Жида, Джона Стейнбека о путешествиях в СССР, по крайней мере, в той их части, где они, как это принято говорить, выражали симпатию Советскому Союзу. Недоумение, которое возрастает по мере чтения текста, заключается в том, что совершенно непонятно, зачем они отказались от частной собственности, если все, в принципе, примерно так же, как и везде, разве что лучше. Возможно, аналогичные сомнения терзали различных левых уклонистов и в СССР.

Но это смущает и вне перспектив сопоставления со сталинской литературой или кинематографом, где образ швеи-маркизы, в которую влюбляется большой друг Икарии — английский лорд, был бы очень уместен. Две главные ценности, которые явлены в утопических городах и которые решительно отличают их от всех существующих,— это безопасность и благоустройство. Кабе каждую вещь оценивает с этой точки зрения и длинно ей восхищается. Поразительно безопасен транспорт, тем более что там только общественный транспорт, и это особенно безопасно. Общественные экипажи ездят как часы. Невероятно совершенна организация уличного движения, все регулируется. Благодаря установленным Икаром правилам уличного движения никто не может попасть под лошадь. А как чисты улицы, как великолепны общественные туалеты, как прекрасны вода и воздух. А какие зеленые насаждения, парки, скверы, просто деревья, на каждом шагу. Как зелена трава, как свежи розы!

Ход гениален. Утопия внедрена, а никакой неловкости не произошло. Богатый город, прекрасные дома, семьи, школы, университеты, суды, издательства, замечательный обычный ход жизни. Молодые люди водят девушек гулять в парк, в театр и по ресторанам. Люди как люди, и даже квартирный вопрос их не портит. Знаете, невольно впадаешь в беспокойство, как у нас сейчас обстоит дело с частной собственностью. Безопасность и благоустройство — это стандартная программа нашего урбанизма. Нет ли в нем привкуса бульварной утопичности?

Утопия нужна тебе, но ты не нужен утопии

Утопия нужна тебе, но ты не нужен утопии

Представления о человеческой природе меняются непрерывно. Меняется ли сама человеческая природа?

Философия и наука последних десятилетий дают радикальный ответ на этот вопрос, попросту отменяя его: нет той человеческой природы, которая могла бы меняться или оставаться постоянной.

Любые психические и телесные процессы поддаются контролю и моделированию – внешнему и внутреннему. Тело, душа, личность – это не уникальная целостная единица. Это узлы, триггеры обширных структур, а субъект – постоянно меняющийся, распределенный рисунок конфигураций бесконечно переплетенных систем.
Из набора этих опций мы можем собрать и христианского человека из бессмертной души и смертного тела, и вульгарно материалистичную мясную машину с набором условных рефлексов.

Кого-то такое знание заставляет ожесточенно защищать свое представление о первозданном, настоящем человеке; кого-то вдохновляет на утопические проекты новых форм человеческих существ.

Человек, его тело и психика, как поле для бесконечных экспериментов и мутаций; современный человек как всего лишь одномоментная эволюционная форма, подлежащая развитию – это основа проекта трансгуманизма.

Трансгуманизм уповает на современные технологии: биологические, кибернетические, робототехнические – которые, достигнув определенного момента развития полностью изменят человека, его возможности, форму жизни, субъективность. По сути, постлюди будут совершенно другими – непознаваемыми для современного человека.

Из этого драматического момента и рождается проект «Утопия нужна тебе, но ты не нужен утопии». Это история о человеческом стремлении выйти в утопических мечтах за пределы своей личности, своей телесности, своей историчности, заглянуть за грань – и невозможности это сделать.

Психика, оптика взгляда, тело – все исторично, все локально, всё против возможности помыслить радикальное иное. Потому что заглянуть в постчеловеческую утопию – значит перестать быть собой, перестать быть уютным, привычным человеческим существом.

Утопическому желанию остается только смешивать, как в калейдоскопе, полузнакомые образы, картинки, структуры – и находить в них ограниченность человека, ставшего частью субъекта, мечтающего о новой жизненной форме.

Безусловно, будущее наступит. Безусловно, оно будет населено бесконечным разнообразием новых жизненных форм. Безусловно, всё будет не так, как представляют себе современные мечтатели.

Но как художнику, мне не интересно иллюстрировать или пропагандировать футурологические прогнозы. История человека, пытающегося стать чем-то новым, неизвестным и пугающим – прекрасная история, обещающая нам множество новых мутаций, скачков и изменений в человеческих существах.

Илья Долгов

afisha

view011

view031

view021

work01

work07

table01

bio01

bio02

letter02

open01

letter04

letter06

letter05

letter03

open03

open05

ДИСТОПИЯ УТОПИЯ: Рисунки | Эндрю Робертс-Грей

+

. .. Разум, конечно, не удовлетворен, поэтому, когда разразилась пандемия, в центре внимания оказались вещи о том, как быть человеком. Я начал думать о повествованиях и о том, что было бы, если бы в моей работе было повествование?

 

Как работает повествование? Что, если в произведении есть история, которую нужно прочитать, со всеми доступными и развитыми компонентами? Я рассказывал людям, как я заставлял людей работать, и они реагировали на это как на повествование, как на историю. Итак, я спросил себя, могу ли я взять все это и вложить в традицию рисования?

 

Работа рисовальщика, эта личность, всегда была со мной. Я делал маленькие рисунки, чтобы прятать их у себя на чердаке. Когда я думал о создании этих рисунков, они контрастировали с физическими качествами более крупных работ и сложностью всех этих материалов и методов (краска, песок и т. д.)

 

Могу ли я вернуться к простому созданию черного цвета? линии на бумаге? Есть ли способ сделать это? Ну да.

 

Рисунки были для меня способом передать эмоции пандемии на бумаге.

У них есть все качества картин: научная фантастика, историческая пейзажная живопись, а теперь и антиутопия пандемии, петли, свисающие с деревьев, у них есть качества людей, ставящих головы других людей на кол, чтобы очернить других людей, как будто есть какой-то идеальный способ, которым мы должны действовать.

 

Также появляются многочисленные штаммы поп-культуры, такие как «Ходячие мертвецы». Мне почему-то кажется, что это предвестник нашей внутренней разобщенности. В «Ходячих мертвецах» нет ничего о будущем — все о нас сейчас. Ужас перед ней, человеческая деградация и ненависть  и все крайние человеческие эмоции… Все это проявилось в пандемии, подчеркнуто этой отчетливой нитью научной фантастики и постоянно воображаемым худшим, что может случиться. Вы можете получить представление об утопии в научной фантастике… а также о том, как мы воспринимаем инопланетную культуру.

 

Один из рисунков, «Свобода на пляже», отсылает к последней сцене «Планеты обезьян». У вас есть Чарлтон Хестон на пляже, уезжающий на лошади, а затем сцена меняется, и вы смотрите вниз в короне леди свободы на него на пляже, и это очень абстрактная сцена, но вы чувствуете, через что вы смотрите. есть, и как только ты узнаешь, что это такое, ты знаешь, что ты смотришь… и ты смотришь вверх, а ее выбрасывает на берег, и это конец цивилизации, а это последствия.

 

Я упоминал головной убор леди Либерти, появляющийся на некоторых изображениях, только для того, чтобы указать на эту идею — конец цивилизации. Это одна из важных идей научной фантастики, то, что она пытается понять и к чему стремится сопереживать. Есть вероятность, что мы можем покончить с собой. Мы знаем, что у нас есть возможность сделать это. На протяжении многих тысяч лет у нас был этот рассказ, чтобы стереть человеческую жизнь на земле…0003

Утопия, рисунок Бенджи Барнхарта

Утопия, рисунок Бенджи Барнхарта | Saatchi Art

Посмотреть в комнате

FullScreen

View FullScreen

View in My Room

205 View

View in My Room

Benjy Barnhart

Германия

Рисунок, Charcoal на бумаге

Размер: 59. 1 W x 104.3. H x 0 D in

Корабли в трубе

info-circle

4 020 $USD

В корзину

пузыриСделать предложение

проверить Доставка включена

проверить 7-дневную гарантию возврата денег

Информационно-цирклепримаривое изображение имиджпрема ImagePrimary ImagePrimary изображение

TrustPilot Оценка

205 Просмотров

Признание художника

Художник. свет экрана компьютера. Их рисунки появляются на стене над ними, а под столом внизу бурлит колодец творчества, соединенный электрическими кабелями. Часть серии Raumwelt, вдохновленной арт-пространством WELTRAUM и его владельцем Рудольфом Максимилианом Беккером.

Детали и размеры

Рисунок: Бумага, уголь

Оригинал: Единственный в своем роде рисунок

Размер: 59,1 Ш x 104,3 В x 0 Г в

80079 Срок доставки и возврата 90 : Обычно 5-7 рабочих дней для внутренних отправлений, 10-14 рабочих дней для международных отправлений.

Городской Мюнхен в его меняющемся освещении и настроении является основным фоном для моей работы последнего десятилетия. Места характерны для «Метрополии на Изаре», но основной предмет, фигура в (городском) пейзаже, универсален. После многих лет наблюдения за динамизмом и чистым удовольствием от езды в мюнхенской велосипедной культуре мое внимание переключилось на субкультуру города, которая возникает в нерабочее время. Это поиск изображений, которые выходят за рамки простой документации, чтобы выразить что-то более глубокое о человеческом существовании в современной городской среде. Моя серия «Субкультура скотобойни» берет свое начало в граффити-распылителях вокруг мюнхенского района Шлахтхоф. Мой рабочий процесс начинается с сочетания непосредственного наблюдения и фотодокументации. Определенные события и сцены резонируют вне реального момента, и они развиваются дальше в композицию с помощью исследовательских набросков, цифровых манипуляций, композитов.